но вынужден был признать, что Мальцер прав. Хотя бы отчасти. Вопрос должен решиться между Дейрдре и ее создателем; это кульминация года отношений — пожалуй, столь же близких, как отношения между супругами, — и пора уже разобраться, кто играет в них первую скрипку.

Харрис не станет вмешиваться… По возможности не станет. Ведь последний год прожит ради этой решающей схватки, и один из них должен выйти из нее победителем. После двенадцати напряженных месяцев и Дейрдре, и Мальцер весьма неуравновешенны. Не исключено, что от исхода этой стычки зависит душевное здоровье одного из них или даже обоих. Но поскольку мотивацией для сей диковинной коллизии послужит не эгоизм, а волнение за оппонента, Харрис понимал: Дейрдре и Мальцер должны разобраться без его участия.

Только на улице, пытаясь поймать такси, он осознал всю значимость слов Мальцера. Тот заявил, что способен остановить Дейрдре, и голос его звучал как-то странно.

Харрис вдруг похолодел. Мальцер — ее создатель. Ну конечно, он может ее остановить, будь на то его воля. Неужели есть секретный ключик, обездвиживающий золотое тело? Неужели Дейрдре — пленница в клетке своей брони? Ведь ее тело, по сути, первая в истории тюрьма для человеческого разума. Мальцеру надо лишь запереть сознание Дейрдре на ключ, а тот может оказаться каким угодно. К примеру, Мальцер может перекрыть источник питания, дарующий жизнь ее мозгу, — каким бы он ни был, этот источник. Стоит только захотеть.

Но Харрису не верилось, что Мальцер способен на такой поступок. Он не безумец и поэтому не пойдет наперекор собственным интересам. Источник его решимости — волнение за Дейрдре; даже в крайнем случае он не станет спасать свою подопечную, заключая ее в темнице собственного черепа.

Какое-то время Харрис стоял на тротуаре. Не стоит ли вернуться? Но что он может сделать? Даже если допустить, что Мальцер, презрев собственные интересы, изберет подобную тактику, он сделает это тишком, и никто на свете не сумеет его остановить. Нет, решил Харрис, Мальцер на такое не пойдет. Нахмурившись, он забрался в кеб. Завтра оба выйдут на связь: и Дейрдре, и создатель ее тела.

Но этого не случилось. Харриса беспрестанно дергали восторженными звонками по поводу вчерашней передачи, но сообщение, которого он ждал, так и не поступило. День показался ему чудовищно долгим. Наконец, ближе к вечеру, Харрис сдался и сам позвонил Мальцеру.

Ему ответила Дейрдре. На экране появился бесстрастный шлем, и на сей раз Харрис не разглядел в нем знакомых черт. Увидел лишь загадочную и безликую маску.

— Все в порядке? — спросил он, слегка стесняясь.

— Ну да, конечно, — ответила она с металлическим призвуком, словно глубоко задумалась о чем-то своем и не потрудилась настроить высоту голоса. — Если ты про Мальцера, вчера вечером у нас был долгий разговор. Ты знаешь, чего он хочет. Но пока что мы ничего не решили.

Харрису стало не по себе. Он вдруг почувствовал, что Дейрдре — существо из металла. Ничего не понять: ни по лицу, ни по голосу. Все чувства под маской.

— Что будешь делать? — спросил он.

— В точности то, что собиралась, — сообщила она механически ровным голосом.

Харрис не понял ответа. Будучи человеком практичным, спросил:

— То есть можно начинать продажу билетов?

— Пока нет, — покачала она элегантно исполненным черепом. — Ты, несомненно, видел сегодняшние рецензии. Я… я действительно понравилась публике. — Это было преуменьшение, и голос ее впервые потеплел, но теперь в нем слышались озабоченные нотки. — Я планировала сделать перерыв после первого выступления. Пусть подождут. Хотя бы пару недель. Ты же помнишь, Джон, что у меня есть дача в Джерси? Сегодня выезжаю. Там не будет никого, кроме слуг. Даже Мальцера не будет. И тебя не приглашаю. Мне надо многое обдумать. Мальцер согласился дать нам обоим время на размышления. Он тоже отдохнет. Я свяжусь с тобой, как только вернусь, Джон. Хорошо?

Она отключилась, едва он успел кивнуть, прежде чем с губ его слетели первые возражения, и ему оставалось лишь смотреть в пустой экран.

Следующие две недели тянулись бесконечно долго. Харрис много думал. Теперь ему казалось, что во время последней встречи с Дейрдре он ощутил в ней то глубинное беспокойство, о котором упоминал Мальцер; не беспокойство даже, а рассеянную задумчивость, ибо Дейрдре глодали сомнения и она не хотела — или, вернее сказать, не могла? — высказать их даже ближайшим наперсникам. Харрис спрашивал себя: если, по словам Мальцера, разум Дейрдре балансирует в хрупком равновесии, не выйдет ли так, что никто никогда не узнает, в своем ли она уме? Ведь по нынешнему ее лицу ничего не скажешь…

Но чаще всего он размышлял о том, как эти две недели, проведенные в новом окружении, скажутся на ее обновленном сознании в малознакомом пока что теле. Если Мальцер прав, при следующей встрече Харрис, наверное, заметит, что Дейрдре… опустошена. Он старался об этом не думать.

Мальцер позвонил ему утром того дня, когда Дейрдре планировала вернуться в город. Выглядел он ужасно. Похоже, вынужденные каникулы не пошли ему на пользу. Лицо его сильнее обычного напоминало голый череп, а в затуманенных линзами глазах горел подозрительный огонек. В остальном же Мальцер, как ни странно, был спокоен: должно быть, принял некое решение, подумал Харрис, но, каким бы оно ни было, руки Мальцера не перестали дрожать, а физиономию то и дело перекашивал нервный тик.

— Приезжайте, — без предисловий сказал Мальцер. — Она будет через полчаса. — И отключился, не дожидаясь ответа.

Когда Харрис явился к нему домой, Мальцер стоял у окна, опершись на подоконник в попытке унять дрожь в руках, и смотрел вниз.

— Мне ее не остановить, — сказал он монотонно и опять без предисловий (Харрису показалось, что последние две недели Мальцер без конца думал об одном и том же и любые слова для него — лишь вокальная интерлюдия в мыслительном марафоне). — Уже пытался, но куда там… Пробовал даже угрожать, но она видит, что я лишь сотрясаю воздух. Остается один лишь выход. — Он бросил на Харриса пустой взгляд из-за толстых линз. — Ладно, проехали. Позже объясню.

— Вы сказали ей то же, что и мне?

— Почти. Упомянул и те ее… переживания. Я же знаю, что творится у нее на душе! Но она все отрицала. И мы оба знали, что она лжет. После выступления ей стало хуже. Тем вечером я увидел ее и сразу понял: она чует неладное, но не желает в этом признаться. — Он пожал плечами. — Что ж…

В тишине едва слышно загудел лифт, спускавшийся с вертолетной площадки на крыше. Оба повернулись к